Пока всё неуловимо, но коренным образом вокруг меняется, иногда полезно остановиться, выдохнуть и, оглядевшись, описать свою эпоху. К счастью, художники и писатели прошлого, да и просто обычные люди, привыкшие вести дневник, делали такие словесные эскизы своего времени, и мы сегодняшние знаем о минувшем в мельчайших деталях.
Мне кажется важным и, главное, своевременным хотя бы вкратце охарактеризовать те новые пути, по которым уже пошла лингвистическая экспертиза — или только примеривается к ним.
Пункты не выдерживают никакой иерархии, собраны совершенно хаотично. Считаю важными их все. В целом эта подборка, конечно, не претендует на исчерпывающую полноту, и я буду рада, если вы своими комментариями дополните материал.
Итак, основные черты современной лингвоэкспертной сферы:
1. Допрос эксперта в суде по видеосвязи. В прошлые годы судьи с неудовольствием соглашались допрашивать эксперта в связи с его заключением дистанционно. Теперь, в связи с недавним длительным карантином, очевиден общий уклон судебных заседаний в онлайн. В Петербурге уже опробовали специально созданную для этого систему «Судебный портал», в других регионах просто работают по видеосвязи. Уверена, что желание допрашивать эксперта по видеосвязи у судей будет только усиливаться и в конце концов вытеснит привычное, но довольно затратное для сторон и для самого эксперта его личное участие в заседании. Думаю, эта тенденция обогатит и облегчит судебный процесс, потому что теперь, выбирая эксперта, можно будет территориально не ограничиваться рамками только своего города или региона, а назначать или заказывать исследование в любую точку страны, исходя из знаний и авторитета конкретного специалиста или организации.
2. Объём заключения уменьшается. Читая заключения коллег, я замечаю, что объём заключения в целом становится всё меньше по сравнению с работами прежних лет. Но внутри самих документов нарастает некоторая непропорциональность. Вводная часть с детальным описанием объектов исследования, упаковки, в которой они поступили, методов, огромным списком литературы, терминологическим аппаратом (в котором обычно толкуются ставшие уже повсеместно известными понятия вроде «негативная информация», «честь», «достоинство» и «деловая репутация») занимает не меньше половины всего заключения, а то и больше. Зато собственно исследовательская часть с выводами скромно стремится уместиться максимум на пяти-шести страницах. Конечно, если мысль можно изложить на двух листах, зачем её размазывать на десять? Но всеобщая бюрократизация нашей жизни, в которой форма постепенно стала важнее содержания, к сожалению, не обходит и судебную лингвистику. Очень хочется верить, что безупречно полное описание упаковочных конвертов не подменит собственно поиск истины по делу и качественное исследование.
3. Ссылки на корпусные данные. В каждом качественном лингвистическом экспертном исследовании обращение не только к словарям, но и к корпусам текстов (обычно это Национальный корпус русского языка, но есть и другие) стало хорошим тоном. Если, конечно, дело так или иначе касается семантики. Как бы регулярно ни выходили словари, корпуса текстов аккумулируют гораздо больше контекстов употребления на каждое слово и часто включают самые современные коннотации, за которыми словарь ещё не успел угнаться. Или это вообще не было целью словаря. И с этим множеством контекстов нужно уметь и хотеть работать. Ещё раз подчеркну, что пользоваться корпусом текстов – это не обязанность эксперта, и, может быть, этот источник не всегда уместен, подчас словаря вполне достаточно. Но не упомянуть корпуса я не могла.
4. Активное привлечение рецензентов. Хотя понятия «рецензия на экспертизу» нет в законодательстве, рецензирование стало сегодня очень популярным. Некоторые фирмы прямо заявляют, что способны оспорить любую не угодную заказчику экспертизу с помощью своей «волшебной палочки»: «Не согласны с экспертизой? Закажите рецензию!» На всякий случай ещё раз поясню, что вообще-то рецензия не обязана иметь для суда никакого веса, какими бы маститыми учёными она ни была выполнена. По большому счёту, это просто мнение того или иного специалиста, которое ни к чему не обязывает ни специалиста, ни тем более судью. Судья вправе принять этот документ к сведению, но точно так же вправе его проигнорировать. Да, иногда рецензия действительно может помочь выявить в заключении первичной экспертизы грубые ошибки и прямые нарушения законодательства. Но самой по себе рецензии мало. Она может только послужить поводом к назначению повторной экспертизы. И относиться к рецензии надо соответственно, не возлагая на неё больших надежд.
5. Каждый сильный эксперт стремится выпустить своё методпособие. Здесь я имею в виду прежде всего экспертов негосударственных. Методическая работа в государственных учреждениях, само собой, тоже ведётся, но это оплачиваемая государством целенаправленная деятельность. Я же говорю о работе мысли, к которой эксперта никто не обязывает и расходы за которую никто не возмещает. В сущности, методические материалы негосударственных экспертов – это результат научного поиска, а не обязательный для использования массовый продукт.
Сегодня требования к экспертной методике не определены однозначно. В том смысле, что методика, по которой проводится исследование, может быть и личной авторской разработкой, которой пользуется только сам автор и его студенты на практических занятиях. Главное, чтобы методика была надлежащим образом обнародована. Даже сертифицировать авторскую методику в Минюсте или ещё где-то на сегодняшний день пока не требуется, это личное дело автора.
То есть негосударственному эксперту не обязательно использовать методички, выпущенные госструктурами (Минюстом, ФСБ, МВД). Эти материалы обязательны только для экспертов соответствующих структур. В то же время знать официальные методики и по ним работать – хороший тон.
При этом известные и авторитетные эксперты обычно стремятся создать свои методики, как, например, Ю.А. Бельчиков, М.В. Горбаневский и И.В. Жарков, (экспертиза текстов СМИ), С.А. Кузнецов (экстремистские материалы), И.А. Стернин (диффамация, оскорбление, экспертиза товарных знаков), И.Т. Вепрева и Н.А. Купина (анализ спорного текста) и многие другие авторы. Думаю. В каком-то смысле каждый опытный эксперт работает по своей собственной системе – не обязательно полностью оригинальной, отчасти вмещающей положения из доступных методик, но отчасти неповторимой.
Полагаю, это желание обобщить свой экспертный опыт в методическом пособии – прямое следствие богатого научного опыта известных негосударственных лингвистов-экспертов, 90% из которых (а то и больше) работают в вузах и занимаются научной работой.
6. Экспертные школы. В современной России среди негосударственных экспертов давно сложились несколько сильных и достаточно известных экспертных школ. Можно сказать, они известны как областью работы (что-то вроде экспертной специализации, хотя обычно эксперты-лингвисты являются универсалами и берутся за исследования по самым разным категориям дел), так и подходом к некоторым понятиям. Я говорю о школах как явлении науки, то есть как о некой системе идей, выстроившейся вокруг сильного учёного-лидера или группы учёных.
Так, в центральной России наибольшим влиянием пользуется Гильдия лингвистов-экспертов по документационным и информационным спорам, созданная доктором филологических наук, профессором Михаилом Викторовичем Горбаневским. Здесь работают крупные известные в стране и за рубежом лингвисты (И.В. Жарков, А.С. Мамонтов, Г.Н. Трофимова, Е.С. Кара-Мурза и другие мастера). Я бы условно назвала эту школу Московской, хотя влияние и вес лингвистов из Санкт-Петербурга и других относительно близких к Москве городов (например, Нижнего Новгорода) тоже значительно. Гильдия особенно известна исследованиями по делам о защите чести, достоинства и деловой репутации и по делам об экстремизме и оправдании терроризма.
Ещё одна значимая научная и практическая лингвоэкспертная школа центральной части России – Воронежская. Она сложилась в Воронежском госуниверситете вокруг доктора филологических наук,профессора Иосифа Абрамовича Стернина. Воронежские специалисты особенно известны исследованиями товарных знаков и оскорбления.
В Сибири известна Кемеровская школа (моё условное название), сложившаяся под влиянием доктора филологических наук, профессора Николая Даниловича Голева. Она включает созвездие талантливых лингвистов (К.И. Бринёв, О.Н. Матвеева, Т.В. Чернышова и другие). Здесь занимаются разными проблемами, но успешнее всего вопросами языковой личности (и, соответственно, автороведческими экспертизами) и исследованиями экстремистских материалов.
На юге тоже есть своя экспертная школа, объединяющая членов Ассоциации лингвистов-экспертов Юга России под руководством доктора филологических наук, профессора Вадима Юрьевича Меликяна (ЮФУ, г. Ростов-на-Дону). Можно сказать, что южные эксперты в какой-то мере специализируются на исследованиях по делам об экстремизме и оправдании терроризма.
В известном Московском государственном юридическом университете (МГЮА им. О.Е. Кутафина) тоже, на мой взгляд, сложилась собственная экспертная школа (именно в сфере речеведческих экспертиз) под руководством доктора филологических наук, доктора юридических наук, профессора Елены Игоревны Галяшиной. Университет давно готовит экспертов-речеведов универсального профиля (со знаниями в области фоноскопических, лингвистических и автороведческих исследований), и в это универсальности его отличительная черта. Если говорить сугубо о лингвистических экспертизах, то специалисты и выпускники МГЮА наиболее известны с областях лингвоэкспертизы по делам об экстремизме, взятках, а ещё в сфере исследования товарных знаков и рекламных текстов.
Повторюсь: мой список и вообще само деление на школы весьма условны. Отличные опытные эксперты есть сегодня во всех регионах страны – в Карелии, на Урале, в Башкортостане, на Дальнем Востоке, на Кавказе и других уголках. Кроме того, пока что мне почти ничего не известно о том, как развивается лингвистическая экспертиза, например, в Крыму. Возможно, там тоже сложилась своя школа и есть свои «звёзды». Напишите в комментариях, если вы знаете что-то на эту тему.
7. Лингвистическую экспертизу часто проводят в непрофильных организациях. Я давно заметила, что лингвистическая экспертиза популярна и в организациях, которые не являются собственно экспертными. Например, в Торгово-промышленной палате, в Роскомнадзоре. Не думаю, что из этого следует что-то глобальное, но не отразить это замечание я не могла.
8. Современный эксперт-лингвист часто имеет две специальности. Особенно популярные сочетания – филолог + психолог или филолог + юрист. Есть и другие, конечно. Не всегда речь о высшем образовании, одна из специальностей может быть в формате профпереподготовки. Я только «за» широкий кругозор эксперта и действительное наличие знаний, а не тлько дипломов. Думаю, в ближайшие годы нас ожидает видимый всплеск интереса к компьютерной лингвистике и спрос на соответствующее образование. Более чем возможно, что компьютерные лингвисты изменят и сферу собственно лингвистической экспертизы.
9. Исследование комплексных объектов. Пожалуй, главный объект исследования современной лингвистической экспертизы – текст, дополненный чем-либо: видеорядом, звуковой дорожкой, картинками, какими-то символами. Такой текст в лингвистике называется креолизованным, или поликодовым. «Просто текст», состоящий только из букв, в современном мире кажется скучным. Авторам уже как будто мало его для самовыражения. Ещё лет 10 (а тем более 15) назад такого бума комбинированных текстов не наблюдалось. Хотя как посмотреть. На мой взгляд, товарный знак и особенно логотип – это тоже креолизованный текст, только очень лаконичный. И целый веб-сайт – это креолизованный текст, только понятый расширенно.
Если ещё дальше расширять рамки понимания, текст как таковой переходит в обширный дискурс, который может включать огромное количество деталей. Например, А.В. Плотникова в книге «Конфликтная коммуникация в сфере судебной лингвистики» приводит пикет в Тюмени как пример поликодового дискурса – «динамично разворачивающегося коммуникативного события», которое включало в себя плакаты, листовки, интервью с прохожими, театрализованные сценки. Соответственно, все эти жанры эксперт должен исследовать совокупно, если берётся за экспертизу, связанную, скажем, с экстремистскими проявлениями на подобном пикете.
А в мои студенческие годы одна из наших преподавателей – д.ф.н. Клара Эрновна Штайн – вселила в умы студентов идею о том, что в качестве дискурса можно рассматривать и целый город, что она и продемонстрировала в своей книге про солярную символику Ставрополя.
Словом, современному лингвисту необходимо быть «подкованным» для работы с продуктами интернет-коммуникации и целыми кусками реальной действительности в качестве вполне себе обычного объекта экспертизы.
Вот такие наблюдения я аккумулировала за несколько лет экспертной практики. Не хочу делать из сказанного какие-то выводы (о «хороших» и «плохих» тенденциях, о том, была ли «раньше» экспертная работа легче и понятнее, или ещё что-то подобное). Цель этой статьи – сделать синхронный срез нашей профессии и, скажем так, «посчитать годовые кольца», которые лингвистическая экспертиза как научно-практическая область накопила к 2020 году.
Как обычно, приглашаю всех читателей дополнить мой материал собственными наблюдениями. Жду ваших комментариев.
Анастасия АКИНИНА.
