«Давайте взглянем правде в глаза: лингвистика – это не наука. Ну, наука – это ведь когда всё объективно, когда результат можно измерить и просчитать. А у вас тут сплошной субъективизм. Один учёный так считает, другой так…». «Вечно вы, эксперты, твердите, что важен контекст. А я вот ни в одном заключении не встречал сколько-нибудь адекватного анализа этого самого “контекста”». «Ну, у меня же в школе «пятёрка» по русскому была, уж я-то кое-что в этом понимаю…»
Не раз и не два мне приходилось слышать подобные рассуждения, выдаваемые с разной степенью пылкости. Парадокс: убеждение, что они в языке неплохо разбираются, всегда свойственно людям, от лингвистики весьма далёким. Им кажется: если у слова больше одного значения, значит, толкования смысла фразы, это слово содержащей, возможны до бесконечности. А значит, смело можно наклеивать любимый ярлык «субъективизм».
В публичном пространстве дискуссии о статусе лингвистики вспыхивают с завидной регулярностью. Эта тема не закрывается уже много лет, причём не только в России. В 1999-м во французской научной периодике вышла статья Жиля-Гастона Гранже, который отнёс лингвистику к «протонаукам». Этим термином принято называть некий аморфный объём знаний по какой-либо теме, разрозненных и несколько наивных. В которых нет системы и единого подхода. Как в физике до Галилея – это, мол, только личинка будущей науки, которая ещё слабо копошилась в пыли невежества.
Так что идея «лингвистического нигилизма» не нова, у лингвоскептиков богатый материал для опоры.
Для тех же, кто посвятил студенческие годы изучению любого языка, очевидна научная стройность лингвистических фактов, методов и теорий. Особенно если речь о так называемой математической лингвистике, которую сейчас всё чаще называют компьютерной. В 1950-х, когда она зародилась, общение с машиной на человеческом языке представлялось голубой мечтой, а сегодня это реальность, местами уже повседневная.
Однако вопрос, является ли лингвистика наукой, до сих пор не снят. Множество далеко не глупых юристов и адвокатов морщатся при одном упоминании лингвистической экспертизы, потому что «там всё субъективно», ведь «лингвистика – это не наука, потому что не отвечает критериям научности».
Так ли это? Недавно я в очередной раз столкнулась с лингвоскептиком из адвокатской среды и решила дать наконец внятный ответ о научном статусе лингвистических дисциплин.
(Кстати, уж скорее в махровом субъективизме можно уличить юриспруденцию, вам не кажется? Но это к слову)
***
Обдумывая этот материал, я наткнулась на добротную статью В.Б. Касевича «Является ли лингвистика наукой? (по поводу статьи Жильбера Лазара)». Статья эта вышла в 2000 году, и автор позднее включил её в свой сборник «Когнитивная лингвистика: в поисках идентичности» (М.: Языки славянских культур, 2013).
Учёный разбирает традиционный набор лингвоспектических тезисов: мол, лингвистика не наука, потому что у неё нет «категориального определения» собственного объекта, недостаточно «эксплицитных дефиниций» (конкретных, чётких определений для терминов), а ещё её невозможно формализовать. «Настоящими», «эталонными» науками, кроме математики, конечно, предстают физика, химия и иные точные науки, где вполне можно обойтись исследованием не реальных объектов, а умозрительных моделей, и потом сравнить умозаключения с данными экспериментов. Разумеется, такие эксперименты всегда воспроизводимы и однозначны.
Да, и ещё, по Томасу Куну, в «настоящих» науках нет никаких научных школ (а есть, скажем так, разделы, представители которых углублённо изучают ту или иную проблему). Знание едино, и во взглядах на него все учёные сходятся. Это Кун называет научной парадигмой.
На ранней стадии развития любой науки подходы и школы ещё объяснимы (по Куну). Тут большую роль играет личность учёного, и нормально, если разные авторы одно и то же явление называют и интерпретируют по-разному. Впоследствии одна какая-то школа неизбежно доминирует, остальные усыхают, расхождения во взглядах исчезают и наука… перестаёт развиваться превращается в «нормальную».
В соответствии с этим подходом получается, что лингвистика с её обилием научных школ находится ещё в стадии зарождения. Хотя вообще-то это одна из самых древних наук, в которой ещё именитые античные философы упражнялись.
В защиту лингвистики можно сказать следующее.
1. У неё есть свой объект исследования – язык. И он настолько сложен, что, во-первых, самих лингвистик существует несколько (психолингвистика, структурная лингвистика, когнитивная лингвистика, генеративная лингвистика и проч., и проч.), а во-вторых, имеется множество школ и подходов к разным аспектам языка. Которые, как отмечает Касевич, не углубляются в разные аспекты языка, а исследуют одни и те же, но по-разному. То есть находятся в оппозиции. Причём правы представители всех одновременно. Для лингвистики это норма – в силу, повторюсь, непреходящей сложности объекта.
2. У неё есть вполне конкретные предметы исследования — в разных областях лингвистики свои (скажем, в нейролингвистике это поиск взаимообусловленности между языком и мозгом, в частности, между речевыми расстройствами и нарушениями работы мозга).
3. У неё есть свои специфические методы исследования, скажем, лексикографический, когда лингвист выводит наиболее полное значение слова из сопоставления толкований в разных словарях и контекстах употребления. Или метод трансформационного анализа – когда, меняя отдельные элементы во фразе (обычно грамматическую форму слов, залог, вид глагола и т.п.), лингвист доказывает, что у неё не меняется смысл от замены компонентов, а значит, фраза имеет конкретное значение, не зависящее от тех или иных формальных показателей. Обычно эти методы присущи только лингвистике, в крайнем случае, некоторые из них используют ещё и литературоведы (например, филологический анализ текста).
4. В лингвистике определённо существует объективное и проверяемое знание. Результаты экспериментов воспроизводимы. Однако не всех и не всегда, это правда. Объективность и воспроизводимость в лингвистике имеют предел, и это всем языковедам известно. Этот предел объективно непреодолим, потому что связан с «человеческим фактором» — индивидуальными проявлениями человеческой личности, которые мы не можем предсказать ни в одной науке. Например, учёные признают, что существуют фонемы, и их количество вполне конкретно. Фонем немного. А вот количество звуков исчислить невозможно (или вернее, настолько трудоёмко, что представляется нецелесообразным: овчинка выделки не стоит), потому что конкретных звуков столько, сколько и людей на свете. Одни картавят, другие шепелявят, третьи «проглатывают» звуки, четвёртые говорят в нос, при этом у каждого есть свои тембр и темп речи, а ещё могут быть болезни или травмы, накладывающие отпечаток на голос и произнесение звуков. Вариантов масса.
Аналогично есть некие устоявшиеся значения слов и выражений. И спасибо, что они есть и зафиксированы – как раз благодаря этому мы с вами вообще можем хотя бы в целом понимать друг друга (это, конечно, если отвлекаться от личной языковой картины мира, личного жизненного опыта, кругозора, возраста и сотни других показателей, которые определяют образы и ассоциации, которые лично каждый человек вкладывает в то или иное понятие. В целом будем считать, что мы худо-бедно понимаем друг друга, то есть примем, что когда один из собеседников говорит фразу, другой, воспринимая сказанное, имеет в виду то же самое, что и говорящий).
Лексикон конкретного языка существует объективно, и его можно объективно проанализировать, даже можно представить результаты анализа в виде формул и графиков. Всё по критериям «настоящей» науки. Сомневающимся рекомендую почитать работы Е.В. Падучевой по синтаксической семантике или книжку М.А. Осадчего «Русский язык на грани права», где речевые акты представлены в виде наглядных моделей.
Объективно существуют и давно выделены структурные компоненты предложения, описаны структурные схемы, характерные для русского и других языков. Такого рода явления обычно изучаются в сравнении, и наличие сходных моделей предложения в разных языках, безусловно, говорит о вполне определённом объекте лингвистике.
То есть я говорю о том, что модели предложения, членение предложения на некие постоянные элементы объективно существует в разных языках (хотя не во всех языках мира эти элементы одинаковы). Речь не о том, что учёные со всего мира просто договорились (как это было, например, с математическими терминами, которые называют только мыслительные конструкты, но не объективные явления), как эти элементы будут называться, — например, подлежащее, сказуемое, дополнение (или, в терминах семантического синтаксиса, субъект, предикат, атрибут). А о том, что эти элементы в принципе есть, и разные учёные, исследуя разные языки, их заметили и вычленили. Вот вам и воспроизводимость.
Топологическое исследование (сравнение) языков доказывает, что лингвистика не абстракциями занимается, а исследованием конкретных признаков объекта, и умеет применять полученные данные, чтобы сделать наш мир более комфортным. В частности, данные, полученные учёными-лингвистами, успешно применяются в цифровой лингвистике, в теории перевода, в обучении русскому языку как иностранному.
При этом, безусловно, влияние личности учёного в лингвистике трудно исключить. Талантливый и начитанный языковед видит и понимает больше, чем другие коллеги, он способен выдвигать жизнеспособные и проверяемые теории и основывать научные школы. По-видимому, в лингвистике и других гуманитарных науках (скажем, в той же философии, социологии) плюрализм мнений неизбежен. На мой взгляд, это не делает гуманитарные науки «не-науками». Просто, видимо, критерии научности должны быть «не вполне тождественными для разных наук», как отмечает В.Б. Касевич со ссылкой на В.А. Канке с работой «Основные философские направления и концепции науки: итоги XX столетия» (2000).
5. Ещё один довод в защиту лингвистики. Мы живём в эпоху, когда подходы к исследованию мира существенно изменились со времён Исаака Ньютона. Я бы даже сказала, изменились кардинально. Физики не могут однозначно ответить на вопрос, жив кот или нет (привет Шрёдингеру!). Медики поняли, что причины болезней не исчерпываются чисто телесными факторами, а порой лежат глубоко в области психики. И я прошу прощения, но «царица наук» математика исследует такие вещи, которые в реальности вообще не существуют. Не существовали и существовать не будут. Абсолютный ноль, точка, дискриминант, закрытая система… и проч., и проч. Их нельзя выявить, опредметить, указать местоположение. Это фикция ума, полностью основанная на общественном договоре. Можно ли тут вообще говорить об объективности и фактической проверяемости?
Словом, хм… С наукой вообще в современном мире всё как-то неоднозначно, вы не находите? Истина в том, что научная картина мира, которая была абсолютным фетишем в XVIII веке, сегодня не доминирует. Критерии научности и понятие об объективности размылись. Или, вернее, грань между точными, естественными и гуманитарными науками понемногу стирается. Появляется и расцветает всё больше конвергентных наук на стыке – та же нейролингвистика.
***
Итак, резюмируем. Лингвистика – это наука. Но наука гуманитарная, а значит, нужно понимать, что у неё есть свой предел объективности и проверяемости, напрямую связанный с человекоориентированностью. Я бы сказала так: о языке мы знаем так же много, сколько мы знаем о человеческой природе вообще. Как бы ни упирали учёные на свои познания, человеческая природа – самый малоизученный феномен в мире. Изучение его всё время продолжается, данные о ДНК, устройстве мозга, психике, ауре и других видах энергии, исходящей от человека, постоянно пополняются и углубляют научную картину мира. Соответственно, лингвисты узнают больше о языке и пополняют научный аппарат.
Думаю, размытость критериев объективности неизбежна, пока мы живём в человекоориентированном мире. Всё вышеизложенное неожиданно подвело меня к пугающей мысли: насколько люди смогут формализовать свою природу, настолько они смогут формализовать сам язык, а значит, и науку о нём. Если в последующие лет семьдесят искусственный интеллект выселит нас с планеты, лингвистика, конечно, станет весьма объективной наукой с чётко просчитываемыми и предсказуемыми значениями и универсальными конструкциями. Просто объект, который она исследует, будет языком роботов. Не думаю, что нынешним любителям объективности и строгой научности это понравится…
Анастасия АКИНИНА.
