Старшее поколение, вероятно, помнит эпоху популярности так называемых «толстых» журналов. Из пик пришёлся на 1970-е годы, но, несмотря на долгоиграющие идеи о смерти литературно-журнальной индустрии, она до сих пор живёт. И по-прежнему знакомит неравнодушных читателей с новинками прозы, поэзии, документалистики, публицистики и профессиональной критики.
Признаюсь, для меня журнал «Наш современник» (журнал писателей России) стал открытием. Вернее, именно литературоведческая и литературно-критическая его часть. Именно в нём я прочла любопытнейший материал, посвящённый обстоятельствам смерти Сергея Есенина. Текст публикован в номере 12 за 2020 год, стр. 146-171: Станислав Куняев, Сергей Куняев «Что мы знаем о финале жизни поэта?». Его можно сказать в формате PDF из раздела «Архив «НС».
Вроде бы с этой темой всё ясно. Со школьной скамьи мы знаем, что Есенин покончил жизнь самоубийством в петроградской гостинице «Англетер». Произошло это в конце декабря 1925 года.
Правда, иные предположения, связанные со смертью поэта, высказывались как в 1920-х, так и в наше время.
В последнее время (я говорю в широком смысле, измеряя десятилетиями) вышло две резонансных биографии Сергея Есенина. Одну совсем недавно написал небезызвестный Захар Прилепин («Обещая встречу впереди», издательство «Молодая гвардия», 2020), и версию об убийстве он начисто отрицает. Как и вообще сам факт сомнений современников Есенина в добровольном его уходе.
Иную версию излагают отец и сын Куняевы, выпустившие в серии ЖЗЛ книгу о Есенине ещё 25 лет назад. К нынешнему моменту она выдержала 10 переизданий. А теперь авторы в качестве полемики с Прилепиным опубликовали в «Нашем современнике» статью с отрывками из старой книги, посвящёнными именно теме смерти поэта. И снабдили текст примечаниями по следам текста Прилепина.
Я не любитель творчества Есенина и не исследователь его жизненного пути. В Константинове бывала в школьные годы и до сих пор храню впечатления лёгкости и «звонкости» окружённой берёзами деревни и дома-музея. Именно в такой атмосфере и следовало родиться «последнему поэту деревни» и певцу «сиреневой цвети». Но вернёмся к статье Станислава и Сергея Куняевых.
В ней среди прочего поднимается и примечательная для лингвиста-эксперта тема: текстологическое исследование последнего стихотворения Есенина. Вернее, считающегося последним. Авторы утверждают, что на самом деле текст «До свиданья, друг мой, до свиданья…» существовал задолго до дня гибели поэта и хранился в… доме его матери в Константинове. Куняевы полагают, что он был посвящён расстрелянному в марте 1925 года по делу «Ордена русских фашистов» Алексею Ганину. А считающийся предсмертной запиской вариант якобы был очередным черновиком, по случаю подаренным другу Владимиру Эрлиху.
Дальше нужно только цитировать.
«До свиданья, друг мой, до свиданья.
Милый друг, ты у меня в груди.
Предназначенное расставанье
Обещает встречу впереди.
До свиданья, друг мой, без руки, без слова,
Не грусти и не печаль бровей, —
В этой жизни умирать не ново,
Но и жить, конечно, не новей.
В таком виде текст этого стихотворения известен всем и перепечатывался из одного собрания в другое. Однако с текстологией его связана весьма интересная история.
Впервые оно появилось в печати 29 декабря 1925 года в вечернем выпуске «Красной газеты» в тексте статьи Георгия Устинова «Сергей Есенин и его смерть». Причём пятая строчка в некрологе читалась: «До свиданья, друг мой, без руки и слова…» Второй предлог «без» написан крайне неразборчиво, и при чтении оригинала создаётся впечатление, что он был замаран. Устинов прочёл строку по-своему и в своём прочтении пустил её в печать. Так стихотворение с искажённой строкой публиковалось вплоть до 1968 года (единственное исключение – «Избранное» 1946 года, составленное Софьей Толстой, где строка была напечатана в своём изначальном виде).
Однако при внимательном чтении оригинала бросается в глаза вторая строка, которая читается опять же несколько иначе, чем в напечатанном виде. Третье слово второй строки отчётливо прочитывается как «чти», а не «ты». А следующий предлог «у» носит характер явного исправления. Очевидно, поначалу было написано «и», и вся строка должна была читаться «чти и меня в груди»… Потому «и» было исправлено на «у», в соответствии с чем логично было бы прочесть первые две строки в таком виде:
До свиданья, друг мой, до свиданья.
Милый мой, что у меня в груди.
«И», однако, в третьем слове не было исправлено на «о», и строчка осталась прежней: «чти у меня в груди». Смысловое несоответствие было устранено публикатором, ничтоже сумняшеся заменившим явственно видимое «чти» на «ты». В результате мы получили связный и грамотный текст, но не соответствующий тому, что на самом деле написал Есенин».
Создаётся впечатление недоработанности, неотделанности стиха. Как же он создавался за неизвестное количество часов до гибели?»
А ещё авторы приводят цитату Владимира Паршикова, которая есть в книге «Не умру я, мой друг, никогда…», составленной племянницей Есенина Светланой Петровной. Нижеследующие строки очень показатель именно с точки зрения лингвоэкспертного подхода. Внимание:
«Продолжим цитату из Владимира Паршикова:
“Исключительность каждого слова в есенинских произведениях подтверждают и филологические исследования. “Предназначенное расставание не может быть самоубийством”, — утверждает Борис Конухов в статье журнала «Наш современник»: “День сведения счётов с жизнью, конечно, можно назначить, но его нельзя предназначить. Предназначают до нас, за нас, и делает это сила выше нас. Верующие называют эту силу Божьим Промыслом или Судьбой. Самоубийство – преступление и против Бога, и против Судьбы. И оно не может быть предназначено. Есенин не забывал церковной традиции и знал цену слов”…».
Разумеется, я не берусь вдаваться в основы теологии и рассуждать о том, может ли самоубийство быть вписано в жизнь человека изначально или это личный выбор наперекор судьбе. Но то, что Есенин церковной традиции не забыл, — верно.
Думаю, этот фрагмент выносит на обсуждение ряд существенных моментов, применимых именно к профессии эксперта-лингвиста. Во-первых, чтобы анализировать тексты, особенно художественные, требуется очень и очень много знать. Не только в области собственно филологического анализа. Знать основы культурологи, разбираться в историческом контексте, понимать (а лучше знать) искусство, религию, философию – желательно в диахронии. Наконец, знать биографии анализируемых авторов.
Во-вторых, нужно быть крайне дотошным человеком, готовым ставить под сомнение каждую запятую. Особенно это относится, на мой взгляд, к области автороведческой экспертизы.
Получается, что сфера судебной лингвистики действительно становится подчас самой настоящей «детективной филологией», как сказано в одной из популярных книжек. О ней, кстати, я планирую рассказать в одной из ближайших статей.
На мой взгляд, авторы Куняевы весьма убедительны в своих догадках об обстоятельствах смерти поэта. А что по этому поводу думаете вы, уважаемые читатели?
Спасибо за внимание!
Ваша
Анастасия Акинина,
автор блога «ЛингЭксперт», независимый эксперт, член ГЛЭДИС, член Судебно-экспертной палаты РФ, член Союза журналистов России, редактор сообщества «Филология» на «Яндекс.Кью».
